Юрий Борисов. По направлению к Рихтеру: 1979-1983

- Скажите, Юра... я ведь должен исповедаться? Вы бы взяли на себя мои грехи?

- Но что мне с ними делать? У меня и свои уже...

- Жить, меня вспоминать. Конечно, я могу исповедаться в церкви, но уж больно не хочется видеть ничьего лица. Что я ему скажу? Что когда работал в театре, утащил ноты "Тангейзера"?.. Знаете, сколько всего за мной грехов - 500! Ему же будет тяжело это выслушивать, ноги начнут подкашиваться... И при этом все время твердить: "Бог простит", "Бог простит..." А вдруг не простит?

Все-таки в кабинке спокойней. Он меня не видит, я - его. А еще лучше унести это в могилу. Вы будете приходить в церковь и ставить за меня свечи. Если вы обещаете, что поставите 500 свечей... то я не пойду исповедываться.

Рихтер готовился к фестивалю в Туре с "религиозным отклонением", как он выражался. Все чаще я видел его с Евангелием в руках.

Три пьесы Листа хорошо принимают, я уже проверял. Особенно "Ave Maria". Все покачивают головами, как будто эту пьесу с колыбели знают. А ведь ее никто не играл... Какой-то критик сказал, что не может составить мнения о пьесе "Мысли о смерти": "Не знаю, - говорит, - хорошая эта музыка или никакая. Я все время следил за вашей челюстью..." Вот видите, и лампа не помогает. Одному челюсть нужна, другому изгиб бакенбарда.

С Франком интересное дело. Все отдают должное, но по-настоящему никто не захвачен. Ведь это объективно гениальная музыка. "Прелюдия, хорал и фуга" олицетворяет Первое Чудо Света. По преданию, его установили в гавани острова Родос. Это такой устрашающий монумент, что все корабли могли проплывать у него между ног. Но землетрясение все смело - и людей с острова, и ноги того чуда. Божья кара...

Конечно, все будут ждать пения "Евангелиста". Я так называю Фишера-Дискау. И ведь опять Брамс, опять он! - как и в первое наше выступление. Когда он запел "Wie schnell verschwindet..." - это песня из "Прекрасной Магелоны" - я услышал виолончель... Нет, все струнные... потом оркестр и орган. Я понял, что мои руки играют сами по себе, а я уставился на него. Поскорее опустил глаза... и не нашел своей строчки! У меня небольшая паника... Я снова на Фишера-Дискау... А у него над головой мерцание, а на лбу черные-черные морщины! И ведь никакого специального света, обычные лампы...

Фальк меня учил рисовать такие ореолы. Все с той же целью - чтоб получился круг. Тогда я узнал все разновидности нимбов. Труднее всего нарисовать тот, что в виде рыбьего пузыря. Он как вытянутые окна соборов. Что-то похожее я видел у Юдиной - она все время играла в таком "скафандре".

Открывает ноты "Четырех строгих напевов" Брамса.

Я - за себя, а вы, будьте добры, - за Фишера-Дискау. У него дикция феноменальная. Все будут понимать слова, а я никак не возьму в толк. Вот послушай-те... (прекращает играть, открывает Евангелие). Текст Апостола Павла из Послания коринфянам: "Если я говорю языком ангельским, а любви не имею - значит, я медь звенящая..." С этим мне ясно. Это как будто мои слова.

"Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, мыслил... А как стал мужем, то оставил младенческое". Тут тоже понятно, но со мной все не так. Именно в младенчестве я мыслил по-взрослому, а когда "стал мужем", то ударился в детство. Я об этом "Полонез-фантазию" играю.

Первые аккорды "Полонеза-фантазии" - вызов детства. Оно приходит не сразу. Голова чем-то забита, наконец, понемногу проясняется, желтеет... Вот мост в Аржантейе... Но это же не мое детство - это детство Моне! А вот, наконец, и мое...

"Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу..." Пошел к Нине Львовне за объяснениями. Оказывается, Бога лицом к лицу видел только Моисей, у нас участь видеть через тусклое стекло. Но тусклое стекло - это же зеркало!!! В те времена не было чистых отражений, зеркала делались из металла. И, значит, то, что мы видим в тусклом стекле - это...

Поскорее перешел к следующей мудрости: "А теперь пребывают сии три: вера, надежды, любовь; но любовь у них больше".

- Здесь, Славочка, объяснений не требуется? - спросила Нина Львовна, немного кокетливо. - Свое объяснение помните... на колене?

- Совершенно не помню.

- Это когда вы учили Восемнадцатую сонату...

Все правда. Самое начало сонаты - желание объясниться, мольба о любви. Я отбросил ноты, встал перед ней на колено и поцеловал ручку. Так требовала музыка... Нина Львовна до того испугалась, до того не была готова... что выронила блюдце: "Славочка, что это с вами?" А я еще раз поцеловал и... пошел учить Восемнадцатую сонату.

Что происходит дальше, Ниночка не была в курсе. А происходит очень интересное.

Во второй части - "перебои чувств". Это когда мы ненадолго побьем горшки. Она может хлопнуть дверью, я - тоже. Если ухожу я, то сижу на одной из трех скамеечек (недалеко от дома). Она эти места знает, но никогда сама не придет. Я посижу-посижу, а потом возвращаюсь через свою половину. Она, конечно, дожидается, ждет.

Третья часть - это когда просыпаешься и видишь выглаженные рубашки, раздвинутые шторы. На кухне - аромат кофе, и готов домашний майонез для винегрета. Немножко быт... но опоэтизированный Ниной Львовной.

Четвертая часть - ее рабочий день. Занятия в Консерватории, дома, педсовет, любимые ученицы... Телефон не замолкает. Вступает в отношения с Госконцертом, всеми импресарио. Туда я еду, туда - не еду. Я, вместо того, чтобы заниматься... читаю Пруста.

Нет, сегодня весь день читал Евангелие. И не заметил, как уснул... Первый, кого увидел, был Брамс! Конечно... В монашеском одеянии, еще совсем нетолстый. Недоволен, что не играю его паганиниевские вариации. С такой претензией: "Я же для тебя написал!" - и полез на трапецию. Тут я понял, что разговор происходит в цирке. Тут же спрыгнул с проволоки Дебюсси, тоже такой черный монах. . "Почему ты не играешь мои этюды? Я же для тебя написал!" - и потащил наверх, за собой. В это время открылся купол, и они стали по очереди улетать. Брамс преградил мне дорогу: "Когда у тебя будет такая одежда - тогда заберем!" (Это он, конечно, врал - ему нужно, чтобы я сыграл его вариации!). И закрыл передо мной купол. И тут я понял, что стою голый...

Разбудила меня Нина Львовна, она всегда дает досмотреть сон до конца.

Принялся за изучение Екклесиаста... Ох-х!.. Первые три "Строгих напева" - на его слова. Вот послушайте: "И одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом".

Не заметил, как мою руку облобызала догиня Лиза, и сразу - в губы. Я ей ответил тем же - взаимностью, после чего она запрыгнула ко мне в постель. Я ее начал сгонять, звать Ниночку, но тут вспомнил - нет преимущества!!! И разрешил ей остаться.

Потом завтракали - я ел, и она ела... Раз нет преимущества, кинул ей кусок ветчины.

Сел заниматься, учить Брамса. Лиза улеглась рядом. Говорю ей: "Правда, эта песня уже похожа на Малера? Что-то от Первой симфонии... В третьей части звери хоронят охотника..."

Лиза в знак согласия подала голос. "Ты согласна хоронить? Соберешь собачий оркестр. Будешь на большом барабане. Или на кимвале, как хочешь... Может, это даже лучше, чем люди... А если ты сдохнешь раньше - что, конечно, маловероятно - я на твоих похоронах сыграю эту песню".

Продолжает учить фортепьянную партию "Четырех строгих напевов" и механически повторяет: "Нету человека преимущества перед скотом, потому что все - суета!" "Нету человека преиму-щества..."