Главная
Публикации
Книги
Статьи
Фотографии
Картины
Биография
Хронограф
Наследие
Репертуар
Дискография
Записи
Общение
Форум
Гостевая книга
Благодарности
Ссылки

Статьи

Опубликовано: 29.03.2007

Автор: Манашир Якубов

Заголовок: О Святославе Рихтере

«Соединительное звено между настоящим и вечностью» — так определил место Святослава Теофиловича Рихтера в музыкальной истории его младший современник и страстный почитатель Альфред Шнитке. И действительно, каким-то непостижимым образом Рихтер воспринимается нами в том ряду «вечных спутников» человечества, в котором стоят такие легендарные исполнители прошлого, как Моцарт, Лист, Паганини, Антон Рубинштейн, Рахманинов...

Однако все они были не только исполнителями, но и композиторами. Как это стало возможно для Рихтера? Ведь искусство артиста по самой своей природе преходяще, эфемерно. В полной мере, в полнокровной яви и силе, оно существует лишь в момент реального творческого действия, рождается и умирает в самом акте исполнения.

Искусство Святослава Рихтера уже давно, еще при жизни гениального музыканта, сделалось синонимом высших художественных ценностей. Но этого мало. По какому-то труднообъяснимому закону его Бетховен и Скрябин, Прокофьев и Шуберт, Шопен и Брамс, его Моцарт, Шуман, Чайковский становились не только явлениями прекрасного, но и проявлениями этоса. Его концерты оказывались не выступлениями, а поступками, его интерпретации заставляли думать и догадываться о пафосе служения и смысле предназначения, о цели существования, о непреходящем, вечном и всеобщем в частной, отдельной, бренной и кратковременной нашей жизни, о самом важном и драгоценном.

С самого начала явление Рихтера было подобно чуду. Этот чудесный факт запечатлен в воспоминаниях Генриха Густавовича Нсйгауза: «Студенты попросили послушать молодого человека из Одессы, который хотел бы поступить в консерваторию, в мой класс. «Он уже окончил музыкальную школу?» — спросил я. «Нет, он нигде не учился». Признаюсь, этот ответ несколько озадачивал... Человек, не получивший музыкального образования, собирался поступать в консерваторию! Интересно было посмотреть на смельчака. И вот он пришел. Высокий, худощавый юноша, светловолосый, синеглазый, с живым, удивительно привлекательным лицом. Он сел за рояль, положил на клавиши большие, мягкие, нервные руки и заиграл. Играл он очень сдержанно, я бы сказал, даже подчеркнуто просто, строго. Его исполнение захватило меня. Я шепнул своей ученице: «По-моему, он гениальный музыкант». После Двадцать восьмой сонаты Бетховена юноша сыграл несколько своих сочинений, читал с листа. И всем присутствующим хотелось, чтобы он играл еще и еще...»

«Хотелось, чтобы он играл еще и еще» — поразительно простое и идеально точное выражение неутолимой жажды, которая с тех пор охватывала слушателей на концертах Рихтера. Это волнующее желание сохраняется и доныне, при слушании его записей: от них невозможно оторваться.

Гипнотическая сила воздействия великого музыканта связана с уникальным, безмерным богатством его духовного мира. Святослав Рихтер был подлинно ренессансной личностью. Феноменального разнообразия его дарований и колоссальной мощи его интеллекта хватило бы, кажется, на десяток ярких индивидуумов. Всем известен его талант живописца, без которого, вероятно, не было бы ошеломляющей роскоши красок в его прочтениях Дебюсси и Равеля. Многие годы он отдал увлечению фотографией, тысячи его снимков сохранились. Одержимый любовью к своему инструменту, он в то же время мечтал о власти над оркестром и однажды все-таки стал за дирижерский пульт, осуществив — вместе с молодым Ростроповичем — премьеру Симфонии-концерта для виолончели с оркестром Прокофьева.

Энергия творческого темперамента и масштабы художественного кругозора постоянно влекли его за пределы фортепьянного репертуара. Величайшие дирижеры и лучшие из лучших оркестры считали за честь музицировать с Рихтером. Его партнеры по ансамблям — элита музыкального мира. Сразу вспоминаются сонаты Брамса, Франка, Бартока, Прокофьева, Шостаковича с Давидом Ойстрахом, бетховенский Тройной концерт с Ойстрахом, Ростроповичем и Венским оркестром под управлением Герберта фон Караяна, виолончельные сонаты Бетховена с Ростроповичем, романсы Глинки и Прокофьева с верным другом жизни Ниной Львовной Дорлиак, Шуберт в четыре руки с Бенджамином Бриттеном, целые программы с Дитрихом Фишером-Дискау (песни Брамса и Вольфа), сонаты Моцарта и Бетховена с Олегом Каганом и Трио № 2 Шостаковича с ним же и Натальей Гутман, Альтовая соната Шостаковича с Юрием Башметом, романсы Шимановского с Галиной Писаренко, сонаты Моцарта в четырехручных транскрипциях Грига с Елизаветой Леонской, сочинения Бетховена, Дворжака, Брамса, Франка, Шостаковича, Шуберта, Шумана, Прокофьева с Квартетом имени Бородина... Перечисление трудно закончить, и ведь все это — исполнительские шедевры.

Рихтер никогда не преподавал, но для меня несомненно, что он обладал также гениальным педагогическим даром и испытывал потребность в его реализации. Неслучайно в последние десятилетия своей жизни он так много и охотно играл с молодыми музыкантами, со студентами консерватории. С юных лет околдованный сценой, театром, оперой, он дома, в кругу друзей, устраивал театрализованные прослушивания Вагнера и в конце концов выступил как режиссер незабываемых постановок опер Бриттена «Альберт Херринг» и «Поворот винта» в Музее изобразительных искусств имени Пушкина.

Артистизм, как властно требующее выхода внутреннее свойство натуры, проявлялся и в семейных «карнавальных» праздниках, и — тоже всего лишь раз! — на экране, в снятом лет пятьдесят назад фильме о Глинке (кадры молодого Рихтера в роли молодого Листа, я думаю, едва ли не единственно драгоценное, что есть в этой ленте).

Теперь, когда из дневников Рихтера и из воспоминаний современников мы узнаем о необъятной широте его литературной и философской эрудиции, еще более объемными и глубокими предстают перед нами его интерпретации Баха, Бетховена, Мясковского, Прокофьева, Шостаковича.

Художник-творец, как высшее проявление божественного в человеке, всегда остро чувствует и связь с земным людским миром («и средь детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он»), и свою чуждость ему. Сознательно или интуитивно он ищет преодоления этой чуждости через очеловечивание человечества своим искусством. Жажда высоких духовных радостей и потребность приобщать к этим радостям других, делиться богатствами своего творческого мира, стремление к праздничной театрализации жизни были, наверное, для Рихтера стимулом к организации фестивалей. Так возник фестиваль в маленьком французском городе Туре, так родились всемирно знаменитые ныне «Декабрьские вечера», так появилось и последнее его детище — Тарусский фестиваль искусств, вступивший уже в середину второго десятилетия своей истории.

Да, несомненно, все это под силу лишь ренессансной личности. Но не стоит забывать, что в случае Рихтера мы сталкиваемся с феноменом ренессансной личности в отнюдь не ренессансную эпоху. В лучах славы, окружавшей Рихтера в конце жизни, весь его путь может представляться благополучным и беспечальным. Увы, этот путь далеко не всегда был усыпан розами (не говорю уже о том, что розы, как известно, щедро оснащены шипами). Век-волкодав никогда не терял великого артиста из виду. Достаточно сказать, что почти до пятидесяти лет он был лишен возможности концертировать за пределами «соцлагеря».

Рихтер, мне кажется, был абсолютно не склонен к эпатажу. Более того, всячески старался избегать общественного внимания. Очень показательны в этом смысле много лет действовавшие с его стороны запреты на записи его концертов, на кино- и фотосъемки, отказ от интервью. Неординарность личности и трагические подробности биографии давали достаточно поводов для того, чтобы тютчевское «молчи, скрывайся и таи» сделать своим тайным девизом и поведенческим руководством. Рихтер не состоял в рядах диссидентов, но и в подписантах разного рода «писем трудящихся» — тоже. Его безмолвное противостояние режиму было вполне внятным. Он бдительно следил за покушениями на свою независимость и за попытками власти использовать его. Среди наиболее известных и явных, демонстративных рихтеровских акций — выставки «неофициальных» художников, которые он время от времени устраивал у себя в квартире и которые каждый раз становились событием в неофициальной же, подлинной художественной жизни Москвы.

На одной из таких выставок случился знаменательный инцидент: осмотреть ее попросила разрешения министр культуры СССР Е. А. Фурцева. Она прибыла, разумеется, с подобающей министру свитой (одному из сопровождавших мы и обязаны сохранением сей маленькой истории для потомства), все осмотрела и, уже уходя, в прихожей, обратилась к Рихтеру с неожиданной просьбой, которая, конечно, и была истинной целью визита. «Вы знаете, — сказала она, — на даче у Ростроповича живет этот человек. Это так неудобно, так вредит ему. Вы не могли бы с ним поговорить?..» «Этот человек» был Александр Исаевич Солженицын, и его проживание на даче Ростроповича и Вишневской было главным скандалом времени. Рихтер прореагировал мгновенно.

«Конечно, — сказал он. — Я с ним поговорю.

«Этот человек» может жить у нас. — Он повернулся к Н. Л. Дорлиак. — Правда, Ниночка? У нас ведь достаточно места».

С нравственной независимостью прямо и неразрывно связана и творческая бескомпромиссность, составляющая одну из главных черт артистического облика Рихтера. «Я хочу прежде всего познавать музыку. Меня интересует сама музыка, я — слуга музыки», — говорил он. И его служение было беззаветным и непреклонным. Рихтер никогда не следовал моде, которая, как известно, в музыкальной повседневности имеет немалую власть. «Общепринятые» установления и запреты могли для него быть и прямым стимулом к эксперименту противодействия. «Если нельзя, то особенно приятно», — сказал он мне в одном из немногих разговоров. Он играл сонаты Шуберта, когда их не играли вовсе. (И как играл! Вот еще характерный штрих к его образу. Рассказывают, что после исполнения Сонаты Шуберта В-dur Яков Мильштейн, мнение которого Рихтер ценил, сказал ему, имея в виду неукоснительное исполнение всех реприз и подчеркнуто медленные темпы, что соната звучит слишком долго. «Значит, надо играть еще медленнее», — заключил Рихтер.) Он исполнял малоиграемые концерты Римского-Корсакова, Дворжака, Глазунова, совершенно неизвестный в те годы (да и сейчас звучащий, можно сказать, нечасто) Пятый концерт Прокофьева, он вводил в концертный репертуар сочинения Берга и Шимановского, Яначека и Хиндемита, Копленда, Франка, Мясковского, Регера... Но также — незаслуженно обделенные вниманием произведения Генделя и Грига, забытые, якобы «салонные», «малоинтересные» пьесы Чайковского. В этих нарушениях репертуарных обыкновений Рихтер проявлял тот же принцип независимости и бескомпромиссности, что и в своем общественном существовании. Конечно, тут был вызов специализирующимся только на Шопене (так называемые «шопенисты»), или только на Скрябине («скрябинисты»), или только на старинной и современной музыке. «Пианист, хорошо играющий плохую музыку», — язвила одна из коллег (как раз из «шопенисток»). «Я существо всеядное, и мне многого хочется, — замечал по этому поводу Рихтер. — И не потому, что я честолюбив или разбрасываюсь... Просто я многое люблю, и меня никогда не оставляет желание донести все любимое мною до слушателей».

Здесь я возвращаюсь к тому, с чего начал, — к уникальной многогранности этой творческой фигуры и к исключительному рихтеровскому дару артистического перевоплощения. «Когда он играет разных авторов, кажется, что играют разные пианисты, — писал Нейгауз. — Рояль другой, звук другой, ритм другой...» Тайна такого перевоплощения плохо поддается анализу, но оставляет беспредельные просторы для удивления, восхищения и поклонения.

Искусство Святослава Рихтера было и остается недосягаемым, его духовное наследие неисчерпаемо. Оставленная нам гением возможность бесконечно долго познавать это богатство и наслаждаться им — счастливый удел.

Статья из буклета к концерту "Приношение Святославу Рихтеру" 20 марта 2007 в Большом зале консерватории


Вернуться к списку статей

Обновления

Идея и разработка: Елена ЛожкинаТимур Исмагилов
Программирование и дизайн: Сергей Константинов
Все права защищены © 2006-2025