Автор: Юрий Бохонов
Заголовок: Киевский тетраптих Рихтера. Июнь 1980
Киевская филармоническая публика истосковалась по любимому залу. Вот уж который год он на ремонте. Oткрытие обещали в начале нового сезона. Вдруг стало известно, что это событие произойдет раньше – 7-го июня 80-го года, и предоставят сделать это Святославу Рихтеру! Не один концерт даст он, а целых четыре! Более того, именно мы, киевляне, станем свидетелями его личной премьеры – шубертовского квинтета “Форель”, в ансамбле с квартетом им. Бородина и немецким контрабасистом Георгом Хертнагелем. Не буду описывать, чем было доставание билетов, причем обязательно на все концерты. Наконец заветные билеты в кармане, и можно жить спокойно, с невыразимой радостью от скорой встречи с Музыкантом, его несравненным искусством.
На первый концерт приходим почти на час раньше – ведь событие особенное. Перед филармонией волнуется огромная толпа, многие без билетов. Милиции удается поддерживать порядок, но в воздухе чувствуется напряжение. Вдруг консерваторская молодежь находит решение - как муравьи, студенты карабкаются по пожарной лестнице на крышу, чтобы по другой лестнице спуститься к окну какого-то служебного помещения, осуществив на последней стадии опасный цирковой трюк, т.к. все это нужно проделывать над весьма глубоким рвом.
В фойе предвкушение праздника, каждый ощущает себя избранным. Наконец третий звонок, и вскоре уже звучит струнный квартет Шуберта. Да простится мне, но он воспринимается как “прелюдия”. Публика, при всех доброжелательных впоследствии отзывах об этом квартете, все же с нетерпением ждет продолжения, из-за которого, собственно, и пришла. Наконец второе отделение. Крышка рояля только слегка приоткрыта – должна сохраняться атмосфера “камерности”. Но эмоции слушателей приглушить невозможно – зал взрывается, услышав уже само ставшее музыкой или ее синонимом имя: “Святослав Рихтер”!
И вновь Шуберт - пятичастная (юношеская) Соната № 3, ми мажор, D.459. Не ошибусь, если выскажу предположение, что ее тогда услышали впервые и дилетанты, и профессиональные музыканты. Исполнитель смог донести непосредственность и обаяние молодости, уже отмеченные печатью гения. Приходила в голову мысль: “Кто еще решился бы исполнить такую внешне “невыигрышную”, но непростую по форме сонату? Кто бы смог так раскрыть ее стройность и законченность, так увлечь ею?” - Вопрос риторический. Поражаешься, насколько органичными были у него разные по форме и характеру шубертовские опусы. Эта музыка, затрагивающая нечто глубинное в душе, не являющаяся за исключением, пожалуй, одного лишь “Скитальца”, виртуозной по “внешним” параметрам, требует филиграннейшего владения инструментом, иначе малейшая оплошность разрушит хрупкий и прекрасный образ. Не должно быть никаких “склеек”, шероховатостей, прочих несообразностей. Техника должна быть такой, чтобы она не чувствовалась вообще, недопустим и намек на преодоление материала. Но ведь непосредственными, обаятельными шубертовские шедевры предстают и у других хороших исполнителей. Рихтеровский Шуберт, в полной мере и преизобильно обладая всеми перечисленными качествами, поражает гораздо большим – глубиной прозрений. Поражаешься откровениям композитора, ушедшего в столь молодом возрасте. В этом непостижимость гениальности! Но нужен был и другой гений, осмысливший и донесший великое наследие до нас. Какое колоссальное воздействие испытываешь, слушая, например, глубочайшие сонаты G-dur и посмертную B-dur в исполнении великого шубертианца! Прочтение надвременное, “окончательное”. Его искусство в целом, можно сравнить с айсбергом, поражающим гигантскими размерами и величием. Но, если задуматься, ведь невидимая-то, “подводная” часть гораздо объемнее и грандиознее. – Все это не так мысли, как их обрывки, посещающие во время антракта, а тем временем начинается следующее отделение – Квинтет!
Такого самозабвенного и радостного музицирования, такого одержимого духом творчества коллектива мне не приходилось слушать раньше. Все знают этот квинтет по крайней мере в записи, поэтому нет нужды описывать, как они играли. До сих пор помню улыбки на лицах соседей – в последней части хотелось прихлопывать, подпевать – полный восторг. Финал был исполнен на бис, публика долго не отпускала музыкантов. Думаю, многим знакомо такое послеконцертное состояние, когда не хочется идти домой, хочется обсуждать, вспоминать, делиться впечатлениями от особо поразивших фрагментов, хотя осознаешь, что слова здесь бессильны…
Следующий день был самым напряженным – два концерта. В двенадцать утра та же программа. Можно было внимательнее вслушаться в эту новую для себя сонату. Она начинала нравиться все больше. А квинтет снова прозвучал свежо и захватывающе.
О программе вечернего концерта знали накануне - Бетховен и Шуман. Но какие сонаты выберет Маэстро на сей раз? Пытались угадать. Вот и начало концерта. Ждем, что же объявит обаятельная ведущая. Какая неожиданность! – Первой прозвучит фа мажорная, соч. 10, №2 (Шестая). Признаться, она не числилась среди самых любимых мною бетховенских сонат. Куда больше меня интересовали последние или, скажем, "соседки" Шестой - Четвертая и Седьмая. Я отдавал должное имевшимся у меня записям, среди которых были “эталонные”, как считали некоторые критики. Скажу только, что все мои сомнения по поводу этой сонаты оказались напрасными. Маэстро обладал уникальным даром вести за собой. Как у него было все выстроено, какая необыкновенная ясность! О техническом совершенстве думать просто не приходилось, хотя, разумеется, в искрометном финале оно потрясало. Слушая финал понимал, что именно в таком темпе он и написан, и именно так достигается состояние радости и веселия! Прочтение разрушало прежние стереотипы, соната была открыта заново!
Не будучи музыкантом, я нуждаюсь в концертных исполнениях или записях. Часто бывало так, что хорошо зная иные вещи, все же не был удовлетворен их трактовками, интуиция подсказывала, что “предел” не достигнут. В таких случаях всегда пытался узнать, играет ли их Рихтер, а если играет, то как достать запись. Так было с великой сонатой “Hammerklavier”, но об этом позже.
После 6-ой – грандиозная ре минорная, соч. 31, № 2 (17-ая), с рихтеровской записью которой был хорошо знаком, но тут “живое” исполнение! В таких воспоминаниях нет места для обстоятельного анализа, да и не музыковед я. Но неправильно будет, если не поделюсь, что был свидетелем огромной драмы, созданной суровой и сильной личностью, композитором, победно шагающим из века в век и нашедшим достойного, конгениального интерпретатора, а мы были свидетелями удивительного союза двух гениев.
Второе отделение было посвящено Фантазии Шумана. У меня на слуху его запись, сделанная в Лондоне в 61-ом, каждый звук которой стал родным. Это романтика, но порой с отрешенно-аскетическим оттенком, чистотой, что-то больше эвзебиевское, по крайней мере, в крайних частях. Здесь же она наполнилась новым звучанием, стала выпуклее, насыщеннее, но осталось мощное организующее и созидательное начало, по которому безошибочно определяешь – это Рихтер!
Людям старшего поколения, бывавшим на концертах Святослава Теофиловича не надо рассказывать, как принимала его публика, об овациях сотрясавших залы, где бы он ни выступал. Даже не очень музыкальные люди, каким-то образом оказавшиеся здесь, понимали, что стали свидетелями необыкновенного явления, не укладывающегося в систему привычных “житейских ценностей”. А что говорить о знавших и любивших его искусство, для кого эти концерты становились потом ярчайшими воспоминаниями в жизни!
Без объявления прозвучали бисы - благородно исполненная 21-я прелюдия Шопена и прелюдия Дебюсси “Танец Пека” (Маэстро говорил “Пука”). Последнюю он сыграл неузнаваемо! Умом я, конечно же, понимал, что это “Танец”, и что “Пека”, но не представлял, что это может так звучать, хотя прекрасно был знаком с парижской записью 61-го года. Сотканное из невесомой паутинки, лучиков, бликов, дуновений ветерка исполнение превзошло все представления о возможностях фортепиано, человеческих возможностях, а для меня именно в тот вечер замечательная прелюдия была “закрыта”. На следующий день он сыграл ее снова и тоже с удивительным совершенством, но я уже был подготовлен. Программа последнего концерта была такой же, но не являлась механической копией, мы вновь стали свидетелями акта творения. На бис вместо Шопена был исполнен “Порыв” Шумана. Его интерпретация этой замечательной пьесы давно стала эталонной и оставалась такой всегда, какие бы изменения не претерпевала.
После концерта наша небольшая группка стояла во дворе филармонии. И тут мы увидели, как из служебного входа появляются бородинцы, присутствовавшие на концерте, а потом сам Маэстро, и все в хорошем настроении. Заметив стоявшего с нами своего старого приятеля, Всеволода Михайловича Воробьева, профессора киевской консерватории, он подошел и поздоровался за руку с ним, а потом с каждым из нас. Святослав Теофилович уехал в гостиницу, а мы долго шли по вечернему Крещатику, обсуждая услышанное и увиденное. Мне еще выпала честь провожать Маэстро на следующий день. Поезд уходил в семь сорок утра. Я приехал на вокзал несколько раньше. Появились сотрудники филармонии. Они волновались – произошла какая-то путаница с вагоном. Но где же Маэстро? Я увидел его, одиноко и спокойно шествующего по перрону - готовый сюжет для кисти художника. Глядя на него, вдруг понял: вот что значит “свободная личность”! Невозможно было представить, чтобы что-то пустое и суетное могло потревожить этого удивительного и необыкновенного человека. Тем временем провожающие успокоились, так как решили проблему с вагоном, а ничего не подозревавший Маэстро подошел к нашей группе. Будучи представленным ему Всеволодом Михайловичем, я выпалил: “Святослав Теофилович, Вы оказали определяющее влияние на формирование моего музыкального мировоззрения!” От неожиданности Рихтер схватился за голову: “Как это сложно!” Я понял, что сказал нечто неудобоваримое (чего только не бывает по молодости) и повторил более нормальным языком, что действительно приобщался к музыке благодаря его записям и концертам, тут же добавив, что уже много лет мечтаю услышать в его исполнении 29-ю сонату, забыв сказать, чью, но было и так понятно. “Какие трудные вещи Вы хотите слушать!” – снова схватился за голову Святослав Теофилович. “Я играл ее, играл, но это трудно, это очень трудно. Это одна их самых тру…, нет, это самая трудная вещь во всей музыке! Правда, Сева?” – “Вот поэтому и хочу услышать ее именно в Вашем исполнении!” – не унимался я. Но проводники уже начали торопить, надо было заходить в вагон…
Не спеша мы шли с вокзала, возвращаясь мыслями к волнующим эпизодам этих насыщенных дней, понимая, что стали свидетелями чуда, и имя ему Святослав Рихтер!
2006. Публикуется впервые. При перепечатке ссылка обязательна. |
