Памятный случай
Добавлено: Пт ноя 16, 2007 6:38 pm
Захотелось рассказать случай, участником которого был уже давно.
Год не помню точно, 79 или 80-й, лето. Мне 23 (или 24?) года, свежеиспеченный инженер, любитель музыки.
В нашем областном городе – два концерта С.Т.Рихтера. Ажиотаж.
Главный в городе концертный зал – областная филармония со "Стейнвеем" (легендарным "подарком от Фурцевой на открытие филармонии") – на ремонте. Рихтер будет играть во Дворце культуры одного из заводов – зал прекрасный, а рояль – то ли "Красный Октябрь", то ли "Эстония", сейчас уже забылось.
Мой отец – настройщик филармонии - едет накануне в ДК и делает с этим "Октябрем" все, что только может сделать опытный мастер, влюбленный в свое дело.
Вечер. Слушаем концерт. Необычайная обстановка – весь свет в большом зале погашен, горит только настольная лампа, пристроенная над пюпитром, освещает ноты… Аншлаг, овации, впечатления – все по первому классу.
Следующее утро, выходной день. Отец в филармонии, Рихтер там репетирует в маленьком зальчике на "Фёрстере". Я дома. Вдруг отец звонит, требует пулей лететь к нему на работу, у них там что-то случилось. Лечу.
Случилось следующее. Рихтер накануне отыграл концерт, и этот "Красный октябрь" так на него подействовал, что ему буквально стало плохо. С сердцем что-то было, не говоря уж о том, что настроение совершенно испорчено. Насколько я понял, он даже не сам об этом сказал; то ли Нина Львовна (она его сопровождала) проговорилась, то ли бывший с ними московский настройщик высказал все как есть директору филармонии. И претензии были не так по звучанию – звучал он все-таки приемлемо, был точно настроен и прилично, сколько позволяла спешка, интонирован – как по механике. Вязкостью, неотзывчивостью, нечеткостью работы он выводил пианиста из себя.
Выход один: везти "Стейнвей" из филармонии в ДК. Но в филармонии в воскресенье нет никого из рабочих, и вызвать их из дома директору не под силу. Налицо сам директор, его секретарша и настройщик, пожилой, инвалид войны, позвоночник в корсете. Понятно, что эти двое как рабочая сила не в счет. Вот меня и вызвали в качестве оной.
С рабочими там всегда были проблемы, в частности, они не хотели задерживаться до окончания вечерних концертов. Я на фортепианные концерты всегда ходил, и получалось так, что мы с отцом рояли в "рояльную" сами и закатывали, чтобы не стояли до утра без присмотра. Так что катал эти штуки я умело, и все выбоины на полах помнил. А выбоины были таковы, что были случаи - рояльные ноги ломались, если растяпа-рабочий заезжал роликом в такую.
Секретарша созвонилась с мебельным магазином, заказала грузовик (крытый с мягкой обивкой внутри и ремнями для крепления предметов, подобных роялю). Мы с директором выкатываем рояль через сценические ворота, на рампу, преодолевая колдобины и высокие пороги.
Подъезжает машина, к нашей радости, с грузчиками. И тут выясняется, что секретарь директора филармонии не знает разницы между роялем и пианино! Она сказала, что везти надо пианино, и машина пришла уже наполовину загруженная мебелью, мол, пианино впихнем и за один рейс все развезем. Машина уезжает с обещанием вернуться через час – два. Директор и отец уходят внутрь покурить и отдышаться, я остаюсь на рампе сторожить рояль, ждать грузовик, за воротами присматривать. Картина: яркий летний солнечный день, одна из главных улиц города, настежь распахнутые огромные сценические ворота, в них два часа стоит шикарный рояль …
Тут на рампе у меня состоялись две примечательные встречи. Сначала один человек вежливо, но настойчиво расспросил, что за рояль, зачем он тут стоит и куда направляется. Человек мне понравился, поэтому я ему ситуацию объяснил, хотя мог бы и не вступать в разговорчики на посту с незнакомым. Потом уж мне сказали, что это и был сопровождающий Рихтера секретарь-помощник-настройщик. Мой папа с самого начала давал всем понять, что тут вам не Москва, никаких заезжих спецов, хоть с самой фирмы "Стейнвей", мы к нашим роялям не подпускаем; поэтому он так скромненько держался в сторонке, но ситуацию контролировал.
Потом подошла изящная пожилая дама, вскарабкалась на шпильках по обломанной лесенке рампы и спросила, где тут найти Рихтера. И по тому, как выглядела, и как смотрела, и как спрашивала, было видно, что человек не нашего областного круга – такой интеллигентностью, спокойным достоинством, уверенной доброжелательностью от нее веяло… Представилась: "я его жена…" А мне ж не разорваться! И ее-то надо проводить, и рояль без присмотра не оставить! Ну, через полутемную сцену провел (рояль из поля зрения не выпуская), а дальше объяснил, как пройти по закоулкам и лестницам: "Идите на звук!" В филармонии, напомню, никого не было, а те, кто были, дышали через раз и по коридорам ходили, чуть ли не разувшись: "Рихтер занимается". Так что звук "Фёрстера" (очень приличный был кабинетный рояльчик) слышен хорошо.
Потом Нина Львовна, директор и мой отец спустились, и она, слышу, спрашивает, как пройти городские достопримечательности посмотреть. Тут я папу на стреме у рояля оставил и в провожатые напросился, но недолго с ней прошел: показал дорогу, и она мягко, но настойчиво от меня отделалась (ну, не компания…). Успел только спросить: "А что, Святослав Теофилович действительно очень сердился за этот злосчастный рояль?". Она подтвердила, что сердился, что плохо было. Взгляд у нее при этом был та-а-акой… сразу стало понятно, какую бестактность мы совершили (я уж к этому моменту чувствовал себя полноправным участником событий, вроде как разделял ответственность с дирекцией филармонии, управлением культуры, обкомом партии и прочая, прочая – одним словом, стыдно было за свой город).
Бегом вернулся в филармонию, машина подошла, директор с отцом на легковой вперед уехали и меня с собой сажали, но чего-то меня толкнуло: "я в кузове поеду" – и не зря! Та секретарша еще и место назначения переврала, назвала Дом культуры другого завода. И если бы меня в кузове не было, то мужики привезли бы эту штуку совсем в другое место, где ее никто не встречал, оттуда вернулись бы в филармонию – а там один вахтер… надо учитывать, что про мобильные телефоны тогда даже и не слыхали…
Дальше все просто. Разгрузили и закатили без проблем – грузчики профессионалы. Отец остался настроить, вернее, подправить после тряски; рояли у него были всегда в идеальном состоянии, он их не просто обслуживал, он их ЛЮБИЛ! Я съездил домой переодеться из джинсов в костюм.
И стояла толпа перед входом в ДК, ждали глянуть, как Рихтер идет от машины. И шли они под руку в сопровождении местной культур-элиты, а мы с отцом стояли в толпе. И Рихтер отцу поклонился приветливо – они оба эти дня общались возле роялей; а Нина Львовна – мне. А Рихтер что-то спросил ее, наверное, с кем это она знакома в этой дыре. Она ему ответила, и он, уже уходя, через плечо, и мне покивал. И пошли - они за кулисы, а мы с отцом в зал, слушать. Вчерашний концерт я тоже из зала слушал, а он за кулисой сидел с инструментальным чемоданом наготове – черт знал, что "Кр. Октябрь" выкинет; а за свой "Стейнвей" он был спокоен, хотя чемодан при себе и держал.
И состоялся второй концерт, про который в местных газетах написали, что "игра великого маэстро отличалась на этот раз особой одухотворенностью". Кто понимает – разницу заметили, кто не понимает – просто удовольствие получали. Да не все ведь оба-то концерта слушали.
После концерта Рихтер, Нина Львовна, еще несколько человек, и отец в том числе, некоторое время сидели в артистической, а я толкался в коридоре, стеснялся зайти. Вот сколько лет прошло, а жалею. Ну, вошел бы тогда – ведь не выгнали бы, и побыл бы полчаса с Рихтером.
Отца тогда Рихтер поблагодарил за работу, одобрительно оценил звук и состояние инструментов (Стейнвея и Ферстера). Осталась надпись С.Т.Рихтера на его портрете "Георгию Владимировичу на добрую память".
Вот Святослав Теофилович на свою "проклятую" память обижался, что не давала ему забыть случайных знакомых. А хочется думать, что, может, он и худещавого немолодого настройщика с ветеранскими планками на пиджаке раз-другой вспомнил.
Такой вот случай, один из самых памятных в жизни.
Те два концерта и еще один приезд Рихтера позже – сами по себе незабываемы. А довелось еще и как-то посодействовать успеху.
Год не помню точно, 79 или 80-й, лето. Мне 23 (или 24?) года, свежеиспеченный инженер, любитель музыки.
В нашем областном городе – два концерта С.Т.Рихтера. Ажиотаж.
Главный в городе концертный зал – областная филармония со "Стейнвеем" (легендарным "подарком от Фурцевой на открытие филармонии") – на ремонте. Рихтер будет играть во Дворце культуры одного из заводов – зал прекрасный, а рояль – то ли "Красный Октябрь", то ли "Эстония", сейчас уже забылось.
Мой отец – настройщик филармонии - едет накануне в ДК и делает с этим "Октябрем" все, что только может сделать опытный мастер, влюбленный в свое дело.
Вечер. Слушаем концерт. Необычайная обстановка – весь свет в большом зале погашен, горит только настольная лампа, пристроенная над пюпитром, освещает ноты… Аншлаг, овации, впечатления – все по первому классу.
Следующее утро, выходной день. Отец в филармонии, Рихтер там репетирует в маленьком зальчике на "Фёрстере". Я дома. Вдруг отец звонит, требует пулей лететь к нему на работу, у них там что-то случилось. Лечу.
Случилось следующее. Рихтер накануне отыграл концерт, и этот "Красный октябрь" так на него подействовал, что ему буквально стало плохо. С сердцем что-то было, не говоря уж о том, что настроение совершенно испорчено. Насколько я понял, он даже не сам об этом сказал; то ли Нина Львовна (она его сопровождала) проговорилась, то ли бывший с ними московский настройщик высказал все как есть директору филармонии. И претензии были не так по звучанию – звучал он все-таки приемлемо, был точно настроен и прилично, сколько позволяла спешка, интонирован – как по механике. Вязкостью, неотзывчивостью, нечеткостью работы он выводил пианиста из себя.
Выход один: везти "Стейнвей" из филармонии в ДК. Но в филармонии в воскресенье нет никого из рабочих, и вызвать их из дома директору не под силу. Налицо сам директор, его секретарша и настройщик, пожилой, инвалид войны, позвоночник в корсете. Понятно, что эти двое как рабочая сила не в счет. Вот меня и вызвали в качестве оной.
С рабочими там всегда были проблемы, в частности, они не хотели задерживаться до окончания вечерних концертов. Я на фортепианные концерты всегда ходил, и получалось так, что мы с отцом рояли в "рояльную" сами и закатывали, чтобы не стояли до утра без присмотра. Так что катал эти штуки я умело, и все выбоины на полах помнил. А выбоины были таковы, что были случаи - рояльные ноги ломались, если растяпа-рабочий заезжал роликом в такую.
Секретарша созвонилась с мебельным магазином, заказала грузовик (крытый с мягкой обивкой внутри и ремнями для крепления предметов, подобных роялю). Мы с директором выкатываем рояль через сценические ворота, на рампу, преодолевая колдобины и высокие пороги.
Подъезжает машина, к нашей радости, с грузчиками. И тут выясняется, что секретарь директора филармонии не знает разницы между роялем и пианино! Она сказала, что везти надо пианино, и машина пришла уже наполовину загруженная мебелью, мол, пианино впихнем и за один рейс все развезем. Машина уезжает с обещанием вернуться через час – два. Директор и отец уходят внутрь покурить и отдышаться, я остаюсь на рампе сторожить рояль, ждать грузовик, за воротами присматривать. Картина: яркий летний солнечный день, одна из главных улиц города, настежь распахнутые огромные сценические ворота, в них два часа стоит шикарный рояль …
Тут на рампе у меня состоялись две примечательные встречи. Сначала один человек вежливо, но настойчиво расспросил, что за рояль, зачем он тут стоит и куда направляется. Человек мне понравился, поэтому я ему ситуацию объяснил, хотя мог бы и не вступать в разговорчики на посту с незнакомым. Потом уж мне сказали, что это и был сопровождающий Рихтера секретарь-помощник-настройщик. Мой папа с самого начала давал всем понять, что тут вам не Москва, никаких заезжих спецов, хоть с самой фирмы "Стейнвей", мы к нашим роялям не подпускаем; поэтому он так скромненько держался в сторонке, но ситуацию контролировал.
Потом подошла изящная пожилая дама, вскарабкалась на шпильках по обломанной лесенке рампы и спросила, где тут найти Рихтера. И по тому, как выглядела, и как смотрела, и как спрашивала, было видно, что человек не нашего областного круга – такой интеллигентностью, спокойным достоинством, уверенной доброжелательностью от нее веяло… Представилась: "я его жена…" А мне ж не разорваться! И ее-то надо проводить, и рояль без присмотра не оставить! Ну, через полутемную сцену провел (рояль из поля зрения не выпуская), а дальше объяснил, как пройти по закоулкам и лестницам: "Идите на звук!" В филармонии, напомню, никого не было, а те, кто были, дышали через раз и по коридорам ходили, чуть ли не разувшись: "Рихтер занимается". Так что звук "Фёрстера" (очень приличный был кабинетный рояльчик) слышен хорошо.
Потом Нина Львовна, директор и мой отец спустились, и она, слышу, спрашивает, как пройти городские достопримечательности посмотреть. Тут я папу на стреме у рояля оставил и в провожатые напросился, но недолго с ней прошел: показал дорогу, и она мягко, но настойчиво от меня отделалась (ну, не компания…). Успел только спросить: "А что, Святослав Теофилович действительно очень сердился за этот злосчастный рояль?". Она подтвердила, что сердился, что плохо было. Взгляд у нее при этом был та-а-акой… сразу стало понятно, какую бестактность мы совершили (я уж к этому моменту чувствовал себя полноправным участником событий, вроде как разделял ответственность с дирекцией филармонии, управлением культуры, обкомом партии и прочая, прочая – одним словом, стыдно было за свой город).
Бегом вернулся в филармонию, машина подошла, директор с отцом на легковой вперед уехали и меня с собой сажали, но чего-то меня толкнуло: "я в кузове поеду" – и не зря! Та секретарша еще и место назначения переврала, назвала Дом культуры другого завода. И если бы меня в кузове не было, то мужики привезли бы эту штуку совсем в другое место, где ее никто не встречал, оттуда вернулись бы в филармонию – а там один вахтер… надо учитывать, что про мобильные телефоны тогда даже и не слыхали…
Дальше все просто. Разгрузили и закатили без проблем – грузчики профессионалы. Отец остался настроить, вернее, подправить после тряски; рояли у него были всегда в идеальном состоянии, он их не просто обслуживал, он их ЛЮБИЛ! Я съездил домой переодеться из джинсов в костюм.
И стояла толпа перед входом в ДК, ждали глянуть, как Рихтер идет от машины. И шли они под руку в сопровождении местной культур-элиты, а мы с отцом стояли в толпе. И Рихтер отцу поклонился приветливо – они оба эти дня общались возле роялей; а Нина Львовна – мне. А Рихтер что-то спросил ее, наверное, с кем это она знакома в этой дыре. Она ему ответила, и он, уже уходя, через плечо, и мне покивал. И пошли - они за кулисы, а мы с отцом в зал, слушать. Вчерашний концерт я тоже из зала слушал, а он за кулисой сидел с инструментальным чемоданом наготове – черт знал, что "Кр. Октябрь" выкинет; а за свой "Стейнвей" он был спокоен, хотя чемодан при себе и держал.
И состоялся второй концерт, про который в местных газетах написали, что "игра великого маэстро отличалась на этот раз особой одухотворенностью". Кто понимает – разницу заметили, кто не понимает – просто удовольствие получали. Да не все ведь оба-то концерта слушали.
После концерта Рихтер, Нина Львовна, еще несколько человек, и отец в том числе, некоторое время сидели в артистической, а я толкался в коридоре, стеснялся зайти. Вот сколько лет прошло, а жалею. Ну, вошел бы тогда – ведь не выгнали бы, и побыл бы полчаса с Рихтером.
Отца тогда Рихтер поблагодарил за работу, одобрительно оценил звук и состояние инструментов (Стейнвея и Ферстера). Осталась надпись С.Т.Рихтера на его портрете "Георгию Владимировичу на добрую память".
Вот Святослав Теофилович на свою "проклятую" память обижался, что не давала ему забыть случайных знакомых. А хочется думать, что, может, он и худещавого немолодого настройщика с ветеранскими планками на пиджаке раз-другой вспомнил.
Такой вот случай, один из самых памятных в жизни.
Те два концерта и еще один приезд Рихтера позже – сами по себе незабываемы. А довелось еще и как-то посодействовать успеху.