Впервые в концерте...
Добавлено: Чт ноя 23, 2006 1:40 am
"Он имел одно виденье,
Непостижное уму, -
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему.”
(Пушкин)
Знакомая сотрудница киевской филармонии, распространявшая билеты в университете, по секрету сообщила, что 23.11.69 состоится концерт Святослава Рихтера, что билетов мало, и в “верхах” издано распоряжение – входных билетов не должно быть, иначе филармония не выдержит. Ей самой дадут всего ничего, а ведь нужно свою клиентуру из преподавателей университета обслужить, а тут какой-то студент… Я обещал купить любую “нагрузку” – билеты на какого-то балалаечника и все, что она пожелает. Несколько томительных дней ожидания - и в результате заветный билет в кармане.
К этому времени у меня были все пластинки Рихтера, которые можно было достать в Киеве, записал немногочисленные передачи, звучавшие по радио. Я научился отличать его манеру от других, уже чувствовал этот неповторимый почерк. Его исполнение убеждало абсолютно. Пришел к этому выводу сам, не будучи музыкантом, без наставников и консультантов, чему рад до сих пор. Помню, как я волновался, ожидая этот концерт, эту первую встречу с любимым пианистом. В филармонию пришел на час раньше. Зрелище поражало: главный вход был окружен двойным оцеплением милиции. Перед ней огромная толпа. Кто-то лихорадочно спрашивал “лишний билетик”. Милиционеры “внешнего” оцепления проверяли билеты! Наконец я в фойе. Как описать эту атмосферу, где каждый считает себя избранным, когда по крайней мере в этот вечер забыты все личные проблемы в ожидании предстоящего чуда. Правда, встретив свою соученицу, я это радостное настроение несколько утратил, т.к. она сообщила, что на следующий день состоится еще один концерт, а билета у меня ведь нет! Но она обнадежила, что с помощью знакомой билетерши мы должны попасть и на завтрашний концерт.
Не дожидаясь третьего звонка занимаю свое место. Оно не самое удобное – пианиста я буду видеть со спины, но разве это главное! В мозгу стучит: “Я услышу Рихтера! Я услышу Рихтера!” На сцене появляется мадам в черном платье и торжественным голосом в духе той эпохи объявляет: “Народный артист Советского Союза, лауреат Ленинской и Государственной премий, Святослав Рихтер!” Понимаешь, что достаточно двух последних слов, но эти мысли гасятся громом аплодисментов. Вот я вижу Рихтера впервые в непосредственной близости. Величавая осанка, благородство и эта печать на челе, которой природа запечатлевает не многих…
Шуберт. Вариации на тему Ансельма Хуттенбреннера. Сказать честно, не сразу смог я совладать с эмоциями, порожденными уникальностью момента. Впоследствии разные люди рассказывали мне приблизительно то же самое. Трудно было утихомирить мысли о величии музыканта и о радости, что ты слушаешь его здесь и сейчас. Тем не менее музыка и ее исполнение захватывали. Необычайная чистота, удивительной окраски звук, ясность и выверенность каждой фразы. Такого звучания я еще не слышал в этих стенах! После окончания музыкант встал, стремительно вышел и довольно долго не появлялся. Не случилось ли чего-нибудь? Но нет. Шуман, “Шесть фантастических отрывков”. Я ждал их с нетерпением. С “Порывом”, например, был знаком по записи Кемпфа. У Рихтера надеялся услышать что-то особенное.
“Вечер” был исполнен как бы немного “со стороны”, но не безучастно, без лишних эмоций, в романтическом, эвзебиевском духе.
Вдруг резкий наклон корпуса влево – и выплеснулся “Порыв”. Это поистине всегда было чудом - его исполнение этой страстной пьесы. Предельный накал и отточенность каждой фразы, каждого звука, продуманность малейшей детали, выверенность акцентов и при этом удивительная свобода. Слушатель присутствовал при создании шедевра!
А потом вновь проявление созерцательного начала в “Отчего”. Именно так я представляю себе романтическую музыку подобного характера. Душевная чистота, чувство меры, что-то интимное, внутреннее.
“Ночью” – грандиозное полотно с драматическим подтекстом, один из самых впечатляющих шумановских шедевров у Рихтера.
Как мимолетность, пролетели невесомые “Сновидения”. Удивительная музыка, не дававшая задуматься о пианистическом мастерстве, профессиональных достоинствах, которые служат созданию совершенного образа. Совершенство прогоняло всякую аналитику.
“Конец песни” – завершение цикла, исполненное мощно и широко.
Трудно передать, какими овациями наградила публика исполнителя. Его вызывали снова и снова…
В фойе просветленные лица. Встречаю знакомых. Каждый хочет выразить свой восторг. Обмен впечатлениями на уровне междометий: “А вот как он в этом месте!.. А в том!!”
Второе отделение. 12 прелюдий Рахманинова. Трудно да и не надо говорить об исполнении каждой. Но невозможно забыть того богатства, той эмоциональной и интеллектуальной напряженности, которые сопутствовали исполнению. Его звук был необыкновенно насыщенным, отличался особенной концентрированностью, а прочтение – духовной высотой. Такой цикл, наверно, надо исполнять целиком, без аплодисментов и поклонов. Но два исключения все же были сделаны – после соль минорной и си бемоль мажорной. Слышавшие эти прелюдии у него хотя бы в записи меня поймут. Тем более поймут те, кто слушал в концерте. Какую мощь и благородство явил он в этой музыке! Причем исполнение не преследовало спортивных целей, что характерно для иных пианистов новой формации, стремящихся разнести рояль в щепки, убивая заодно и саму музыку.
Итак, сыграна программа концерта. Программа насыщенная, особенно при таком ее исполнении. Но публика не хочет расставаться с великим музыкантом. У меня немой вопрос: “Почему же он не сыграл одну из моих любимых в его исполнении прелюдий – до минорную?” И тут бис без объявления, что будет исполнено. – До минорная! А потом еще два маленьких шедевра – Шопен, ноктюрны фа мажор и фа диез мажор, соч. 15. С тех пор его исполнение этих вещей стало для меня эталонным, и никакие “традиционные шопенисты” не смогли меня переубедить.
Итак, я наконец услышал Рихтера в концерте! Домой идти не хотелось. Эмоции переполняли. Но среди отрывков мыслей и обуревавших меня чувств читалось, что этот концерт станет поворотным событием в формировании моего вкуса, моего понимания человеческих возможностей, сформирует ту оценочную шкалу, по которой, хочу того или нет, правильно это или неправильно, я буду мерить достижения других музыкантов. Было совершенно ясно, что этот день определит многое в моей будущей духовной жизни. А пока я чувствовал себя счастливейшим человеком!
Непостижное уму, -
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему.”
(Пушкин)
Знакомая сотрудница киевской филармонии, распространявшая билеты в университете, по секрету сообщила, что 23.11.69 состоится концерт Святослава Рихтера, что билетов мало, и в “верхах” издано распоряжение – входных билетов не должно быть, иначе филармония не выдержит. Ей самой дадут всего ничего, а ведь нужно свою клиентуру из преподавателей университета обслужить, а тут какой-то студент… Я обещал купить любую “нагрузку” – билеты на какого-то балалаечника и все, что она пожелает. Несколько томительных дней ожидания - и в результате заветный билет в кармане.
К этому времени у меня были все пластинки Рихтера, которые можно было достать в Киеве, записал немногочисленные передачи, звучавшие по радио. Я научился отличать его манеру от других, уже чувствовал этот неповторимый почерк. Его исполнение убеждало абсолютно. Пришел к этому выводу сам, не будучи музыкантом, без наставников и консультантов, чему рад до сих пор. Помню, как я волновался, ожидая этот концерт, эту первую встречу с любимым пианистом. В филармонию пришел на час раньше. Зрелище поражало: главный вход был окружен двойным оцеплением милиции. Перед ней огромная толпа. Кто-то лихорадочно спрашивал “лишний билетик”. Милиционеры “внешнего” оцепления проверяли билеты! Наконец я в фойе. Как описать эту атмосферу, где каждый считает себя избранным, когда по крайней мере в этот вечер забыты все личные проблемы в ожидании предстоящего чуда. Правда, встретив свою соученицу, я это радостное настроение несколько утратил, т.к. она сообщила, что на следующий день состоится еще один концерт, а билета у меня ведь нет! Но она обнадежила, что с помощью знакомой билетерши мы должны попасть и на завтрашний концерт.
Не дожидаясь третьего звонка занимаю свое место. Оно не самое удобное – пианиста я буду видеть со спины, но разве это главное! В мозгу стучит: “Я услышу Рихтера! Я услышу Рихтера!” На сцене появляется мадам в черном платье и торжественным голосом в духе той эпохи объявляет: “Народный артист Советского Союза, лауреат Ленинской и Государственной премий, Святослав Рихтер!” Понимаешь, что достаточно двух последних слов, но эти мысли гасятся громом аплодисментов. Вот я вижу Рихтера впервые в непосредственной близости. Величавая осанка, благородство и эта печать на челе, которой природа запечатлевает не многих…
Шуберт. Вариации на тему Ансельма Хуттенбреннера. Сказать честно, не сразу смог я совладать с эмоциями, порожденными уникальностью момента. Впоследствии разные люди рассказывали мне приблизительно то же самое. Трудно было утихомирить мысли о величии музыканта и о радости, что ты слушаешь его здесь и сейчас. Тем не менее музыка и ее исполнение захватывали. Необычайная чистота, удивительной окраски звук, ясность и выверенность каждой фразы. Такого звучания я еще не слышал в этих стенах! После окончания музыкант встал, стремительно вышел и довольно долго не появлялся. Не случилось ли чего-нибудь? Но нет. Шуман, “Шесть фантастических отрывков”. Я ждал их с нетерпением. С “Порывом”, например, был знаком по записи Кемпфа. У Рихтера надеялся услышать что-то особенное.
“Вечер” был исполнен как бы немного “со стороны”, но не безучастно, без лишних эмоций, в романтическом, эвзебиевском духе.
Вдруг резкий наклон корпуса влево – и выплеснулся “Порыв”. Это поистине всегда было чудом - его исполнение этой страстной пьесы. Предельный накал и отточенность каждой фразы, каждого звука, продуманность малейшей детали, выверенность акцентов и при этом удивительная свобода. Слушатель присутствовал при создании шедевра!
А потом вновь проявление созерцательного начала в “Отчего”. Именно так я представляю себе романтическую музыку подобного характера. Душевная чистота, чувство меры, что-то интимное, внутреннее.
“Ночью” – грандиозное полотно с драматическим подтекстом, один из самых впечатляющих шумановских шедевров у Рихтера.
Как мимолетность, пролетели невесомые “Сновидения”. Удивительная музыка, не дававшая задуматься о пианистическом мастерстве, профессиональных достоинствах, которые служат созданию совершенного образа. Совершенство прогоняло всякую аналитику.
“Конец песни” – завершение цикла, исполненное мощно и широко.
Трудно передать, какими овациями наградила публика исполнителя. Его вызывали снова и снова…
В фойе просветленные лица. Встречаю знакомых. Каждый хочет выразить свой восторг. Обмен впечатлениями на уровне междометий: “А вот как он в этом месте!.. А в том!!”
Второе отделение. 12 прелюдий Рахманинова. Трудно да и не надо говорить об исполнении каждой. Но невозможно забыть того богатства, той эмоциональной и интеллектуальной напряженности, которые сопутствовали исполнению. Его звук был необыкновенно насыщенным, отличался особенной концентрированностью, а прочтение – духовной высотой. Такой цикл, наверно, надо исполнять целиком, без аплодисментов и поклонов. Но два исключения все же были сделаны – после соль минорной и си бемоль мажорной. Слышавшие эти прелюдии у него хотя бы в записи меня поймут. Тем более поймут те, кто слушал в концерте. Какую мощь и благородство явил он в этой музыке! Причем исполнение не преследовало спортивных целей, что характерно для иных пианистов новой формации, стремящихся разнести рояль в щепки, убивая заодно и саму музыку.
Итак, сыграна программа концерта. Программа насыщенная, особенно при таком ее исполнении. Но публика не хочет расставаться с великим музыкантом. У меня немой вопрос: “Почему же он не сыграл одну из моих любимых в его исполнении прелюдий – до минорную?” И тут бис без объявления, что будет исполнено. – До минорная! А потом еще два маленьких шедевра – Шопен, ноктюрны фа мажор и фа диез мажор, соч. 15. С тех пор его исполнение этих вещей стало для меня эталонным, и никакие “традиционные шопенисты” не смогли меня переубедить.
Итак, я наконец услышал Рихтера в концерте! Домой идти не хотелось. Эмоции переполняли. Но среди отрывков мыслей и обуревавших меня чувств читалось, что этот концерт станет поворотным событием в формировании моего вкуса, моего понимания человеческих возможностей, сформирует ту оценочную шкалу, по которой, хочу того или нет, правильно это или неправильно, я буду мерить достижения других музыкантов. Было совершенно ясно, что этот день определит многое в моей будущей духовной жизни. А пока я чувствовал себя счастливейшим человеком!