Re: Статьи о Рихтере
Добавлено: Вс фев 19, 2017 12:00 am
В "Музыкальной жизни" №24 за 1965 год нашел статью Я.Мильштейна о московских концертах Рихтера. Замечательно, что большинство произведений, сыгранных в тех концертах, записаны. Копии страниц журнала здесь:
https://yadi.sk/i/ti06-X_e3EEtZt
https://yadi.sk/i/D1YY5JWh3EEtfu
Об искусстве Святослава Рихтера трудно писать. Оно настолько значительно, что никакие воздающиеся ему хвалы, кажется, не в состоянии передать его силу и своеобразие. Каждый концерт Рихтера приносит нечто глубокое, неизведанное. Каждое выступление пианиста восхищает, удивляет, причем каждый раз — по-новому.
Да, Рихтер обладает той напряженностью мысли, тем внутренним импульсом, той мощью воли, какие даны отнюдь не всем даже крупным артистам и какие покоряют и увлекают нас безраздельно. Можно заранее звать все детали его исполнения. Можно даже предугадать ход развития исполнения. Но фантазия его поистине неиссякаема, и в какой-то момент вы вдруг замечаете иной «поворот событий» ; всплывают неожиданные новые детали, старые же предстают в ином ракурсе. Рихтеру не приходится напрягать силы и отыскивать оригинальное. Все происходит у него очень органично — словно само собой. Все рождается и живет, подчиняясь железной логике необходимости.
Его замыслам и свершениям меньше всего свойственны произвол и насилие над художественным материалом. Мало кто с такой скрупулезностью изучает авторский текст. Мало кто проверяет и испытует себя с такой неумолимой строгостью.
Рихтер дал в Москве на протяжении десяти дней пять концертов.
Первый концерт (10 октября в Большом зале консерватории) был посвящен памяти Г. Г. Нейгауза. В программе значились пять сонат Бетховена (ре минор, соч. 31, № 2; ми-бемоль мажор, соч. 31, № 3; ми минор, соч. 90; ля мажор, соч. 101 и ля-бемоль мажор, соч. 110), которые принадлежали к числу лучших исполнительских достижений самого Нейгауза.
Рихтер играл эти сонаты с редким совершенством и поразительной глубиной мысли. Здесь
в полной мере проявилось умение артиста передавать весь богатый и сложный мир образов Бетховена, не прибегая к каким-либо внешне эффектным приемам, Никаких недомолвок. Никаких неясностей. Й никакой вычурности.
...Соната ре-минор, соч. 31, №2. В отличие от многих интерпретаций этой сонаты, которые нам приходилось слышать у других пианистов, Святослав Рихтер чуждаетея чрезмерной патетики, темповых и динамических излишеств. В первой части у него все: очень гибко и органично. Глубокое раздумье вступительных тактов (Largo) резко контрастирует с тревожными восклицаниями последующих фраз. Побочная партия, как бы выплывающая из бури звуков, исполняется целомудренно, скромно. Нет и в помине преувеличенных чувств. Нет учащенного дыхания, судорожности ритма. Великолепна разработка с ее тихим, словно затаившимся, началом и внезапным взрывом чувств {в тональности фа-диез минор). Знаменитый речитатив Рихтер играет, не задерживая на педали предшествующей гармонии, и он звучит одиноко, тоскливо, словно скорбный голос человеческий, постепенно затихающий в пустоте. Во второй части пианист мастерски сопоставляет различные регистры инструмента; порой кажется, что это звучит не фортепиано, а оркестр, в котором явственно слышатся и струнные, и духовые, и ударные инструменты (вспомним приглушенные «литавры в сопровождении). Здесь у Рихтера господствует настроение просветленно-созерцательное. Величаво, спокойно развертываются музыкальные образы — сдержанно-строгая первая тема, светлая по колориту вторая... И, наконец, финал сонаты (Allegretto) исполняется пианистом тонко, изящно, пластично, в небыстром темпе. Рихтер нисколько не стремится к выпячиванию контрастов, а, наоборот, несколько сглаживает их, делает плавными переходы —- вся часть сонаты словно подернута дымкой печали. Неизъяснимо прекрасен конец финала; музыка как бы исчезает, истаивает в воздухе.
...Соната ми-бемоль мажор, соч. 31, №3. Каждая часть этого
сочинения — будь то светлая и безмятежная первая, острое Скерцо с его пружинистой легкостью и имитацией оркестровых тембров, благородный Менуэт или огненно-бурный Финал — подлинный шедевр. Оттеняя отдельные эпизоды, детали, штрихи, пианист подчиняет все многообразие музыки единой сквозной линии развития. Финал сонаты в исполнении Рихтера — это не просто замечательно сыгранная танцевальная пьеса (в духе стремительной тарантеллы), а подлинная кульминация, апофеоз всего сочинения.
В сонате ми минор, соч. 90, артист великолепно сочетает волевые порывы и робкие, печально-нежные интонации, затаенные чувства и страстную настойчивость. Он достигает здесь необыкновенной стройности формы, естественности динамической линии.
...Соната ля мажор, соч. 101... Первая часть звучит у Рихтера необыкновенно лирично, по-весеннему свежо и тепло. Вторая часть интерпретируется ясно, ритмически четко и остро. Adagio перед финалом полно раздумья, суровой сосредоточенности. Финал врывается во всей своей первозданной красоте — радостный, живой, искрящийся задорными перекличками. В фуге потрясает (иного слова не нахожу!) ясность проведения различных голосов и их точно рассчитанное динамическое нарастание: сначала эти голоса звучат приглушенно, затем становятся все более звонкими. Рисунок делается все острее, чеканнее, рельефнее. Звуковые линии самостоятельны по тембровой окраске и в то же время сплетены органично и естественно в одно целое.
...Соната ля-бемоль мажор, соч, 110. Впечатляет щедрое развитие лирического нестроения в первой части — исполнение нежное, возвышенное, благородное. : Резким контрастом звучит вторая часть — нарочито грубоватая, размашистая, Пианист смело ломает сложившиеся традиции исполнения, играя эту часть значительно сдержаннее, чем принято (и, кстати, неизвестно, почему принято, ибо темп второй части, если следовать указаниям автора, не должен быть излишне быстрым). Веско, тяжеловато и неукротимо выступает у Рихтера основная тема (именно такой — в духе народных уличных песен — она и задумана Бетховеном). Средний эпизод части исполняется пианистом несколько подвижнее; необыкновенно яркими, пронзительно, как острые удары, раздающимися делает он два верхних сфорцандированных звука. Темп Arioso dolente на редкость соразмерен: нет преувеличенно медленного движения, в то же время нет никакой поспешности. Господствует безысходная скорбь, каждая деталь звучит в точном соответствии с ремарками Бетховена. В возникающей затем фуге волевая поступь подчеркивается остроконтрастным скорбным ариозо. Ликующая кода внезапно озаряет все ослепительным светом. Ее постепенно ускоряющееся движение наполнено у Рихтера отнюдь не внешними моторными импульсами, оно естественно возникает в связи с воплощением чувства огромной радости, ощущения полноты жизни.
В своем втором концерте (12 октября в Концертном зале имени Чайковского) Святослав Рихтер играл редко исполняемую Сонату си мажор Шуберта, пьесы из соч. 118 и 119 Брамса и Сонату си минор Листа, В сонате Шуберта артист как бы предоставляет музыке говорить самой за себя. Нет в его исполнении каких-либо эмоциональных крайностей. Все проникнуто удивительным благородством, тонкой лиричностью. Если так можно выразиться, «климат» сонаты в интерпретации Рихтера — умеренный, а не жаркий или холодный. Простота и сдержанность — вот наиболее подходящие слова для характеристики его исполнения, Рихтер находит тот единственно верный основной тон - чистый, как родниковая вода,— который определяет все частности произведения и придает им стилистическую точность,
Пьесы Брамса Рихтер интерпретирует до такой степени непринужденно, свободно, что кажется, будто они рождались под его пальцами. Сердце пианиста бьется в унисон с сердцем композитора. В исполнении двух Интермеццо и Баллады (из соч, 118) не знаешь, чему отдать предпочтение, Но, быть может, наиболее впечатляющей оказалась интерпретация Рапсодии ми-бемоль мажор, соч. 119. Это поистине шедевр исполнительского искусства и в смысле ослепительно яркого звукового колорита, и а смысле использования легких, нежных красок (средний эпизод). В Рапсодии, несмотря на мощное огромное форте, не было никакой жесткости — все звучало настолько же гармонично и мягко, насколько сильно и величаво. Трудно найти что-либо равное по грандиозности взлетов, силе и блеску.
Несомненно, в центре двух программ, исполняемых пианистом 12 и 16 октября в зале имени Чайковского, стояла Соната си минор Листа. В Москве Рихтер играл ее совсем мало; тем больший интерес вызвало исполнение им этого произведения. Одна из главных трудностей интерпретации листовской сонаты заключается в том, чтобы сохранить целостность развития, единство пульса в бесконечно изменчивом развитии музыкальных образов. Эта художественная задача под силу лишь немногим избранным, и Рихтер убедительно доказал, что он принадлежит к их числу. Все подчинялось одной задаче: охватить произведение в целом, раскрыть его величие и глубину. Как легко было поддаться соблазну и сделать, например, задушевную вторую побочную тему чуть расслабленной и импровизационно изломанной или же отвлечься в сторону от «сквозного действия в угоду отдельным деталям разработки! Но Рихтер устоял. Энергичный и страстный темп Allegro был не только правильно найден, но и сохранен в качестве основного. Ни одна выразительная деталь не сменялась другой вне единого плана. Вспомним, как неукротимо гордо, решительно звучала главная тема, а затем небыстро, подчеркнуто резво — саркастический мотив, каким утверждающе ярким было звучание аккордов и октавных взлетов, какой торжествующе приподнятой — первая побочная тема (grandiose), какими мощными были здесь контрасты света и тени. А затем — как тонко был воссоздан спокойный, созерцательный (страсти обузданы!), несколько отрешенный от мира характер Andante sostenuto. Или — наступательный и четкий, местами подчеркнуто иронический характер Фугато, где звучание, постепенно усиливаясь, производило впечатление каких-то невероятных динамических взрывов. Или — жуткий (словно заупокойный звон!) колорит заключительного эпизода...
Стремительность в нарастаниях темпа и динамики — одна из сильнейших сторон искусства Рихтера. И не только потому, что она безотчетно увлекает своей властностью. Самое главное, она нисколько не снижает выразительности музыки (что, нечего греха таить, подчас бывает у иных виртуозов), а, напротив, усиливает его, помогает раскрыть самую сущность образа.
В Сонате Листа с исключительной силой сказалось еще одно качество пианиста — свойственная ему ясность замыслов, поразительное умение организовать музыкальный материал, подчинить исполнение упорядочивающей силе творческого интеллекта, и не надо сожалеть, что в чем-то эта ясность устраняет романтическую «магию исполнения». Ясность эта — категория высшего порядка; она относится как к «вертикали», так и к «горизонтали» — как к фактуре, динамической нюансировке, так и к мастерству ведения нескольких звуковых пластов, их ясному расчленению и единству. Не потому ль столь захватывающе прозвучало у Рихтера Фугато: четкости и остроте ритма сопутствовала здесь точная дифференциация звуковых планов...
В одном из концертов Рихтер исполнил «Прелюдию, хорал и фугу» Франка. Многое в этом исполнении было необычным, идущим вразрез с общепринятой интерпретацией, и в то же время глубоко убеждающим. Цезарь Франк как-то сказал по поводу одного своего произведения: «Мне нравится, что здесь нет ни одной чувственной ноты». Когда Рихтер играл «Прелюдию, хорал и фугу», эти слова невольно вспоминались. Ибо в исполнении пианиста не было и налета той преувеличенной сентиментальности, которая с некоторых пор почему-то стала почти традиционной при исполнении этой пьесы, Естественно возникали ассоциации с органной музыкой Франка — величественной и возвышенной, но несколько отрешенной, замкнутой, созерцательно углубленной. У Рихтера, мастерски использовавшего свое редкое знание ресурсов фортепиано, здесь доминировала благородная сдержанность экспрессии. Все развертывалось неторопливо, постепенно, с поистине царственной медлительностью. Иным слушателям такая трактовка могла показаться растянутой, немного холодноватой. Но перед тем, кто смог постичь истинный смысл этой интерпретации, открывалась вся пластическая красота музыки, вся возвышенная строгость и простота произведения. Особенно запомнилась заключительная кульминация с ее сложным переплетением различных тем.
Исполненные на бис в концерте 12 октября три этюда Шопена (№№ 1, 4, 12 из соч. 10) надолго останутся в памяти как образцы пианистического мастерства. В Первом этюде потрясала стихийная сила и образность (он звучал подобно призывному набату), в Четвертом — невероятная быстрота и легкость (казалось, это какой-то вихрь; каскады пассажей следовали один за другим, буквально ослепляя), в Двенадцатом — бурное поэтическое вдохновение и поразительная красочность звучания.
Своими московскими концертами Святослав Рихтер еще раз доказал, что он стоит на вершине пианистического мастерства.
Игра его всегда неотразимо действует на самые разные круги слушателей. Его искусство плод высочайшей культуры, редкостного таланта и суровой дисциплины.
Я. МИЛЬШТЕЙН
https://yadi.sk/i/ti06-X_e3EEtZt
https://yadi.sk/i/D1YY5JWh3EEtfu
Об искусстве Святослава Рихтера трудно писать. Оно настолько значительно, что никакие воздающиеся ему хвалы, кажется, не в состоянии передать его силу и своеобразие. Каждый концерт Рихтера приносит нечто глубокое, неизведанное. Каждое выступление пианиста восхищает, удивляет, причем каждый раз — по-новому.
Да, Рихтер обладает той напряженностью мысли, тем внутренним импульсом, той мощью воли, какие даны отнюдь не всем даже крупным артистам и какие покоряют и увлекают нас безраздельно. Можно заранее звать все детали его исполнения. Можно даже предугадать ход развития исполнения. Но фантазия его поистине неиссякаема, и в какой-то момент вы вдруг замечаете иной «поворот событий» ; всплывают неожиданные новые детали, старые же предстают в ином ракурсе. Рихтеру не приходится напрягать силы и отыскивать оригинальное. Все происходит у него очень органично — словно само собой. Все рождается и живет, подчиняясь железной логике необходимости.
Его замыслам и свершениям меньше всего свойственны произвол и насилие над художественным материалом. Мало кто с такой скрупулезностью изучает авторский текст. Мало кто проверяет и испытует себя с такой неумолимой строгостью.
Рихтер дал в Москве на протяжении десяти дней пять концертов.
Первый концерт (10 октября в Большом зале консерватории) был посвящен памяти Г. Г. Нейгауза. В программе значились пять сонат Бетховена (ре минор, соч. 31, № 2; ми-бемоль мажор, соч. 31, № 3; ми минор, соч. 90; ля мажор, соч. 101 и ля-бемоль мажор, соч. 110), которые принадлежали к числу лучших исполнительских достижений самого Нейгауза.
Рихтер играл эти сонаты с редким совершенством и поразительной глубиной мысли. Здесь
в полной мере проявилось умение артиста передавать весь богатый и сложный мир образов Бетховена, не прибегая к каким-либо внешне эффектным приемам, Никаких недомолвок. Никаких неясностей. Й никакой вычурности.
...Соната ре-минор, соч. 31, №2. В отличие от многих интерпретаций этой сонаты, которые нам приходилось слышать у других пианистов, Святослав Рихтер чуждаетея чрезмерной патетики, темповых и динамических излишеств. В первой части у него все: очень гибко и органично. Глубокое раздумье вступительных тактов (Largo) резко контрастирует с тревожными восклицаниями последующих фраз. Побочная партия, как бы выплывающая из бури звуков, исполняется целомудренно, скромно. Нет и в помине преувеличенных чувств. Нет учащенного дыхания, судорожности ритма. Великолепна разработка с ее тихим, словно затаившимся, началом и внезапным взрывом чувств {в тональности фа-диез минор). Знаменитый речитатив Рихтер играет, не задерживая на педали предшествующей гармонии, и он звучит одиноко, тоскливо, словно скорбный голос человеческий, постепенно затихающий в пустоте. Во второй части пианист мастерски сопоставляет различные регистры инструмента; порой кажется, что это звучит не фортепиано, а оркестр, в котором явственно слышатся и струнные, и духовые, и ударные инструменты (вспомним приглушенные «литавры в сопровождении). Здесь у Рихтера господствует настроение просветленно-созерцательное. Величаво, спокойно развертываются музыкальные образы — сдержанно-строгая первая тема, светлая по колориту вторая... И, наконец, финал сонаты (Allegretto) исполняется пианистом тонко, изящно, пластично, в небыстром темпе. Рихтер нисколько не стремится к выпячиванию контрастов, а, наоборот, несколько сглаживает их, делает плавными переходы —- вся часть сонаты словно подернута дымкой печали. Неизъяснимо прекрасен конец финала; музыка как бы исчезает, истаивает в воздухе.
...Соната ми-бемоль мажор, соч. 31, №3. Каждая часть этого
сочинения — будь то светлая и безмятежная первая, острое Скерцо с его пружинистой легкостью и имитацией оркестровых тембров, благородный Менуэт или огненно-бурный Финал — подлинный шедевр. Оттеняя отдельные эпизоды, детали, штрихи, пианист подчиняет все многообразие музыки единой сквозной линии развития. Финал сонаты в исполнении Рихтера — это не просто замечательно сыгранная танцевальная пьеса (в духе стремительной тарантеллы), а подлинная кульминация, апофеоз всего сочинения.
В сонате ми минор, соч. 90, артист великолепно сочетает волевые порывы и робкие, печально-нежные интонации, затаенные чувства и страстную настойчивость. Он достигает здесь необыкновенной стройности формы, естественности динамической линии.
...Соната ля мажор, соч. 101... Первая часть звучит у Рихтера необыкновенно лирично, по-весеннему свежо и тепло. Вторая часть интерпретируется ясно, ритмически четко и остро. Adagio перед финалом полно раздумья, суровой сосредоточенности. Финал врывается во всей своей первозданной красоте — радостный, живой, искрящийся задорными перекличками. В фуге потрясает (иного слова не нахожу!) ясность проведения различных голосов и их точно рассчитанное динамическое нарастание: сначала эти голоса звучат приглушенно, затем становятся все более звонкими. Рисунок делается все острее, чеканнее, рельефнее. Звуковые линии самостоятельны по тембровой окраске и в то же время сплетены органично и естественно в одно целое.
...Соната ля-бемоль мажор, соч, 110. Впечатляет щедрое развитие лирического нестроения в первой части — исполнение нежное, возвышенное, благородное. : Резким контрастом звучит вторая часть — нарочито грубоватая, размашистая, Пианист смело ломает сложившиеся традиции исполнения, играя эту часть значительно сдержаннее, чем принято (и, кстати, неизвестно, почему принято, ибо темп второй части, если следовать указаниям автора, не должен быть излишне быстрым). Веско, тяжеловато и неукротимо выступает у Рихтера основная тема (именно такой — в духе народных уличных песен — она и задумана Бетховеном). Средний эпизод части исполняется пианистом несколько подвижнее; необыкновенно яркими, пронзительно, как острые удары, раздающимися делает он два верхних сфорцандированных звука. Темп Arioso dolente на редкость соразмерен: нет преувеличенно медленного движения, в то же время нет никакой поспешности. Господствует безысходная скорбь, каждая деталь звучит в точном соответствии с ремарками Бетховена. В возникающей затем фуге волевая поступь подчеркивается остроконтрастным скорбным ариозо. Ликующая кода внезапно озаряет все ослепительным светом. Ее постепенно ускоряющееся движение наполнено у Рихтера отнюдь не внешними моторными импульсами, оно естественно возникает в связи с воплощением чувства огромной радости, ощущения полноты жизни.
В своем втором концерте (12 октября в Концертном зале имени Чайковского) Святослав Рихтер играл редко исполняемую Сонату си мажор Шуберта, пьесы из соч. 118 и 119 Брамса и Сонату си минор Листа, В сонате Шуберта артист как бы предоставляет музыке говорить самой за себя. Нет в его исполнении каких-либо эмоциональных крайностей. Все проникнуто удивительным благородством, тонкой лиричностью. Если так можно выразиться, «климат» сонаты в интерпретации Рихтера — умеренный, а не жаркий или холодный. Простота и сдержанность — вот наиболее подходящие слова для характеристики его исполнения, Рихтер находит тот единственно верный основной тон - чистый, как родниковая вода,— который определяет все частности произведения и придает им стилистическую точность,
Пьесы Брамса Рихтер интерпретирует до такой степени непринужденно, свободно, что кажется, будто они рождались под его пальцами. Сердце пианиста бьется в унисон с сердцем композитора. В исполнении двух Интермеццо и Баллады (из соч, 118) не знаешь, чему отдать предпочтение, Но, быть может, наиболее впечатляющей оказалась интерпретация Рапсодии ми-бемоль мажор, соч. 119. Это поистине шедевр исполнительского искусства и в смысле ослепительно яркого звукового колорита, и а смысле использования легких, нежных красок (средний эпизод). В Рапсодии, несмотря на мощное огромное форте, не было никакой жесткости — все звучало настолько же гармонично и мягко, насколько сильно и величаво. Трудно найти что-либо равное по грандиозности взлетов, силе и блеску.
Несомненно, в центре двух программ, исполняемых пианистом 12 и 16 октября в зале имени Чайковского, стояла Соната си минор Листа. В Москве Рихтер играл ее совсем мало; тем больший интерес вызвало исполнение им этого произведения. Одна из главных трудностей интерпретации листовской сонаты заключается в том, чтобы сохранить целостность развития, единство пульса в бесконечно изменчивом развитии музыкальных образов. Эта художественная задача под силу лишь немногим избранным, и Рихтер убедительно доказал, что он принадлежит к их числу. Все подчинялось одной задаче: охватить произведение в целом, раскрыть его величие и глубину. Как легко было поддаться соблазну и сделать, например, задушевную вторую побочную тему чуть расслабленной и импровизационно изломанной или же отвлечься в сторону от «сквозного действия в угоду отдельным деталям разработки! Но Рихтер устоял. Энергичный и страстный темп Allegro был не только правильно найден, но и сохранен в качестве основного. Ни одна выразительная деталь не сменялась другой вне единого плана. Вспомним, как неукротимо гордо, решительно звучала главная тема, а затем небыстро, подчеркнуто резво — саркастический мотив, каким утверждающе ярким было звучание аккордов и октавных взлетов, какой торжествующе приподнятой — первая побочная тема (grandiose), какими мощными были здесь контрасты света и тени. А затем — как тонко был воссоздан спокойный, созерцательный (страсти обузданы!), несколько отрешенный от мира характер Andante sostenuto. Или — наступательный и четкий, местами подчеркнуто иронический характер Фугато, где звучание, постепенно усиливаясь, производило впечатление каких-то невероятных динамических взрывов. Или — жуткий (словно заупокойный звон!) колорит заключительного эпизода...
Стремительность в нарастаниях темпа и динамики — одна из сильнейших сторон искусства Рихтера. И не только потому, что она безотчетно увлекает своей властностью. Самое главное, она нисколько не снижает выразительности музыки (что, нечего греха таить, подчас бывает у иных виртуозов), а, напротив, усиливает его, помогает раскрыть самую сущность образа.
В Сонате Листа с исключительной силой сказалось еще одно качество пианиста — свойственная ему ясность замыслов, поразительное умение организовать музыкальный материал, подчинить исполнение упорядочивающей силе творческого интеллекта, и не надо сожалеть, что в чем-то эта ясность устраняет романтическую «магию исполнения». Ясность эта — категория высшего порядка; она относится как к «вертикали», так и к «горизонтали» — как к фактуре, динамической нюансировке, так и к мастерству ведения нескольких звуковых пластов, их ясному расчленению и единству. Не потому ль столь захватывающе прозвучало у Рихтера Фугато: четкости и остроте ритма сопутствовала здесь точная дифференциация звуковых планов...
В одном из концертов Рихтер исполнил «Прелюдию, хорал и фугу» Франка. Многое в этом исполнении было необычным, идущим вразрез с общепринятой интерпретацией, и в то же время глубоко убеждающим. Цезарь Франк как-то сказал по поводу одного своего произведения: «Мне нравится, что здесь нет ни одной чувственной ноты». Когда Рихтер играл «Прелюдию, хорал и фугу», эти слова невольно вспоминались. Ибо в исполнении пианиста не было и налета той преувеличенной сентиментальности, которая с некоторых пор почему-то стала почти традиционной при исполнении этой пьесы, Естественно возникали ассоциации с органной музыкой Франка — величественной и возвышенной, но несколько отрешенной, замкнутой, созерцательно углубленной. У Рихтера, мастерски использовавшего свое редкое знание ресурсов фортепиано, здесь доминировала благородная сдержанность экспрессии. Все развертывалось неторопливо, постепенно, с поистине царственной медлительностью. Иным слушателям такая трактовка могла показаться растянутой, немного холодноватой. Но перед тем, кто смог постичь истинный смысл этой интерпретации, открывалась вся пластическая красота музыки, вся возвышенная строгость и простота произведения. Особенно запомнилась заключительная кульминация с ее сложным переплетением различных тем.
Исполненные на бис в концерте 12 октября три этюда Шопена (№№ 1, 4, 12 из соч. 10) надолго останутся в памяти как образцы пианистического мастерства. В Первом этюде потрясала стихийная сила и образность (он звучал подобно призывному набату), в Четвертом — невероятная быстрота и легкость (казалось, это какой-то вихрь; каскады пассажей следовали один за другим, буквально ослепляя), в Двенадцатом — бурное поэтическое вдохновение и поразительная красочность звучания.
Своими московскими концертами Святослав Рихтер еще раз доказал, что он стоит на вершине пианистического мастерства.
Игра его всегда неотразимо действует на самые разные круги слушателей. Его искусство плод высочайшей культуры, редкостного таланта и суровой дисциплины.
Я. МИЛЬШТЕЙН